Из разных частей, пусть тут валяются, глаза мозолят, вероятнее, что допишу.
Для начала.
Равнодушие черных зонтов, темных однотонных костюмов и пальто, пустые выражения лиц, а на душе так же сыро и мерзко, как на улице. Сверху падают одна за другой крупные капли первого весеннего дождя. Одинаковые выражения лиц – какое-то подобие общего траура и скорби, однотипного и универсального, упакованного в черные плащи, утянутого в черные корсеты, спрятанного под черными очками и вуалями. Они стоят, они отлично играют свои роли – скорбящих родственников, любящих племянников и племянниц, убитых горем детей, пасмурной вдовы. Словно не они только вчера взволнованно заходили в комнату и спрашивали – «ну что?» «ну как?» «скажите, доктор, скоро?». И словно не они после похорон превратятся в алчных, ненавидящих друг друга, готовых порвать горло любому за свое имя в завещании тварей. Их любимый родственник лежит в гробу из черного дерева и слушает их всхлипы и рыдания. Он спокоен. Он мертв.
Мне никогда не понять его. Мне никогда не ощутить свинца последних минут жизни, когда дыхание едва-едва слышно, когда смерть присаживается на край кровати и задумчиво смотрит тебе в глаза… Мне никогда не почувствовать умиротворения, легкости и бесконечной свободы, которая врывается в легкие с последним выдохом… Мне никогда не услышать торжественных речей в мою честь, мне не лежать на шелковых подушках…
Меня зовут Марк. Много лет назад я убил свою смерть.
Эдуард Доро был моим старым другом. Мы познакомились лет сорок назад. У него сорвалась какая-то сделка с недвижимостью. У меня был просто свободный вечер, я сидел в баре, пил горькое ирландское пиво средней паршивости и разглядывал посетительниц. За столиком неподалеку сидела молодая пара, и девушка изредка посматривала в мою сторону, заискивающе улыбаясь. Эдуард тяжело сел на стул рядом со мной, положил перед собой потертый кожаный портфель, заказал кофе, потом передумал и попросил чего-то покрепче.
- Неудачный день? – спросил я.
- Обычный.
Он взял в руку стакан, и выпил залпом коньяк. Поморщился, закусил долькой лимона, поданной услужливым официантом на маленьком блюдечке. Попросил повторить.
После третьей он стал более разговорчивым.
- В последний момент, представляете? В последний момент! – он достал пачку дорогих сигарет, вытянул одну, долго прикуривал. Я протянул зажигалку. – Спасибо, - буркнул он и продолжил. – Уму непостижимо! Все документы собраны, залог отдан, осталось только подписи поставить и передать ключи! И в последний момент они отказываются! Говорят, им вид из окна не нравится! Неделю назад нравился, а сегодня – нет!
Я молчал, предоставляя ему возможность выговориться, но он затих, курил медленно, пил немного, смотрел в одну точку и изредка повторял: «Вы только подумайте! Вид из окна!». И фыркал.
Мне было довольно забавно наблюдать за ним, и я потерял всякий интерес к посетительницам. За много лет путешествий я выдумал себе игру, и каждый раз при возможности начинал в нее «играть» - сидя в баре или кофейне, я выбирал себе жертву, внимательно рассматривал, следил за поведением и пытался по внешности и поступкам понять, что это был за человек, чем занимался, чего хотел, что делал этим вечером, почему оказался именно в этом месте. Я еще ни разу не проиграл – все мои догадки были, как правило, верны, либо очень близки к истине.
На вид Эдуарду было немного за тридцать, наверняка женат, и счастлив в браке, не похож на тех, кто живет на два фронта. Такие верны до последнего грамма виски. Подкаблучники. Коричневый шерстяной костюм, в тонкую светлую полоску. Рубашка в тон. Галстук наверняка подбирала жена, узел сейчас расслаблен. Часто его теребит, поправляет. Он нервничает, заметно нервничает. Уже довольно поздно, его милая жена еще не легла спать, ждет мужа, наверняка это какая-нибудь Акация, Фиалка или Роза, у жен агентов по недвижимости всегда какие-то приторно-цветочные имена. Да, он наверняка работает в компании средней величины, либо уже начал свое дело, либо только-только планирует. Он может далеко пойти. И зовут его как-то так звучно, чтобы имя и фамилию можно было упомянуть в названии фирмы… Аркадий, Виктор, Георг, Эдмонд…
- Эдуард, - он протянул мне руку, затушив окурок в пепельнице. – Эдуард Доро. Агент по недвижимости фирмы «Стэнли&Доро Истэйт».
- Марк. – Я пожал его руку, достал сигарету, подкурил, выпустил в темноту облачко дыма. Оно красиво поплыло в сторону входной двери и медленно растаяло. Я очень люблю смотреть, как что-то в чем-то растворяется. Капля краски в стакане воды, сливки в чашке кофе, сигаретный дым так красиво тает в подсвеченном осветителями воздухе бара или клуба. Я могу бесконечно наблюдать этот молчаливый танец двух стихий, сродных друг другу и таких непохожих…
- Чем ты занимаешься, Марк? – спросил Эдуард, не дождавшись, пока я представлюсь сам.
- У меня небольшой бизнес.
- Торговля?
- Что-то вроде. Антиквариат.
Эдуард согласно кивнул головой, мол, знаем мы вас, антикваров, внимательно оглядел меня с ног до головы, повернулся к официанту и попросил крепкого чаю.
- Понимаешь, какое дело, Марк… - Эдуард отпил немного из чашки, поморщился, добавил сахару, удовлетворенно кивнул сам себе, - вот я одиннадцать лет, одиннадцать лет своей жизни отдал этому делу! Я знаю рынок недвижимости как свои пять… – он вытянул руку перед собой, сосредоточился на ладони, - как свои пять пальцев! И клиентов я знаю… отлично! Я знаю, чего они хотят! Я не буду хвастаться, но знаешь, Марк, я когда вижу человека, я тут же могу сказать, какой дом ему подойдет. Я знаю, что ему понравится. И я могу это ему предложить. Я одиннадцать лет, черт побери, этим занимаюсь! Я - профессионал! Мой отец всю жизнь проработал в этой компании, он знал ее от, как говорится, и до! Он доверил ее мне, понимаешь, Марк, какая это честь? Он доверил мне свою работу! На следующей неделе должен обсуждаться вопрос о моем назначении на пост управляющего, и тут такое… Вид из окна им, видите ли, не нравится!
Он со злостью стукнул кулаком по барной стойке, да так, что чашка чая едва не подпрыгнула на блюдце. Мне стало его жаль.
- Ты знаешь… Маргарита, моя супруга… - Я мысленно ухмыльнулся. – Она… Мы так рассчитывали на прибыль с продажи… Мы хотели себе купить небольшой дом на окраине, она беременна, и ребенку будет лучше вдали от промышленных выбросов и суеты. И все сорвалось…
Я купил дом, который Эдуарду не удалось продать в тот вечер. Три этажа, в центре старого города, свежий ремонт, отличная цена. Правда, вид из окна действительно не из лучших. Через год я его продал за полторы цены.
?Расставания никогда не бывают красивыми, хоть и хочется все это обставить как можно более празднично, чтобы все прошло возможно более безболезненно и легко. Обычно кто-то из двоих уже принял решение, и заветное «нам нужно серьезно поговорить» вот-вот готово сорваться у него с губ… Это страшно. Это на самом деле одни из самых страшных слов, которые может произнести человек – «я больше тебя не люблю, наверное, нам стоит расстаться». Они следуют сразу за «очень жаль, нам не удалось его спасти», как вариант – звонок среди ночи – «квартира такая-то? это из больницы…». Говорят, каждое расставание – это маленькая смерть. Если бы все было именно так, я бы умер очень давно. Но я убил смерть, и расставания не приносят мне больше боли. Я стараюсь сделать это быстро, чтобы женщина не успела понять, что же произошло. Отрезал и пошел дальше.
Фигура медленно и неумолимо приближалась. Волнами накатывало отчаяние, страх, безысходность и жажда борьбы и жизни. Жить, жить! – быстро стучало в висках. Жи-ви, жи-ви! – бухало в ответ сердце.
линия 2
В один день можно себя полюбить настолько, чтобы проспать, позвонить начальству и соврать, что ты – смертельно больна. Прогулять работу. Взять машину, и поехать, куда глаза глядят. В другой город, в другую страну, на другой континент или планету – неважно, куда – лишь бы там было радио, шел дождь, и дорога была – ровной, пустынной и бесконечной. Эдакая депрессовая романтика.
В каком-то небольшом городке я остановилась у окошка drive-in кафе, заказала кофе. Девушка в форме и кепке с логотипом вздохнула, посмотрев на небо, и передала заказ дальше.
- Погода сегодня отвратительная, - сказала я, не обращаясь к кому-либо конкретно, а скорее констатируя факт.
- Ой, да, - оживилась она, - я в Интернете вчера смотрела, всю следующую неделю будут дожди. И еще немного похолодает.
- Хорошо.
Я включила радио, давая понять, что продолжать беседу не намерена, и принялась переключать радиостанции, мне нравятся такие простые механические движения – в то время, когда руки совершают нечто, доведенное до автоматизма, голова спокойно отдыхает, можно думать о чем-то или просто изображать деятельность.
- Ваш заказ. – Девушка высунулась из окошка, протянула мне поднос с запаянным стаканом кофе и маленькой булочкой.
- Я не заказывала булочки.
- Это входит в заказ.
- Спасибо.
- Приезжайте еще, будем рады вас видеть…
Я не услышала конец дежурной фразы, нажала на газ, и рванула вперед. Поднос на соседнем сиденье дернулся, стакан упал, и, о чудо! – не разлился. Булочка укоризненно смотрела на меня коричневыми глазками шоколадной посыпки.
Какой-то идиот пролетел мимо, обдав лобовое стекло грязно-желтой волной из лужи. Дворники сработали автоматом, быстро-быстро выполняя свое нехитрое дело. Недавно слышала, что какая-то независимая европейская организация проводила соцопрос среди владельцев европейских иномарок на предмет ненужного оборудования в автомобилях. Большинство отметило авторегулятор высоты кресел, лоток для мелочи, прикуриватель и пепельницу, круиз-контроль, дворники для фар и датчик дождя. Лично мне это все бесполезным совсем не кажется. Сейчас я могла бы потратить драгоценные две секунды на поиски переключателя стеклоомывателей, и не заметила бы, как выехала на встречную. К счастью, я вовремя дернулась вправо, и мимо проехал грузовик, оглашая окрестности неприятным сигналом и нецензурщиной.
Начинался дождь. Одна за другой, все быстрее и быстрее, капли падали на стекло. Я выехала за город.